Дьякон Николай Петрович Попович, клирик московского храма Спаса Нерукотворного Образа на Сетуни – человек удивительной судьбы. В роду у него были и священники, и военные. Его дед, командир роты гренадерского Таврического полка, освобождал Плевну в Болгарии и принимал личное участие в пленении главнокомандующего турецкой армии Османа-паши. Дед Поповича по материнской линии прослужил в сане протоиерея целых 70 лет! В 1943 году, имея бронь на Московском авиационном заводе, Николай Попович ушел добровольцем на фронт. Окончив сержантскую школу, стал командиром пулеметного расчета «Максим». В 1944 году после тяжелой битвы на реке Неман и отражения немецкой контратаки был награжден орденом Красной Звезды. Пройдя с боями Белоруссию, Литву и Польшу, был тяжело ранен осколком в голову на подступах к Восточной Пруссии, направлен на излечение в госпиталь в г. Чкалов и впоследствии демобилизован. Сегодня отец Николай по-прежнему бодр духом, обладает феноменальной памятью и полон энергии. Вокруг него всегда много людей. Он уже давно ведет занятия с детьми по Закону Божиему – сначала в лицее, затем у себя на приходе. Можно только по-хорошему позавидовать этим детям. Раз в неделю они имеют счастье общения с человеком, деятельная вера и жизнь для которого стали единым целым. И еще – в Москве он сегодня уже почти единственный священнослужитель –участник Великой Отечественной войны.
Таких людей надо беречь как национальное достояние, их уже и в России – считанные единицы. Но так часто бывает – пока жив человек, мы, его окружение, как-то не замечаем его достоинств и относимся к нему по-домашнему заниженно. Особенно, когда он стареет. Не слушаем, не реагируем на просьбы, видим только одни недостатки и раздражаемся, забывая о главном. И только потом запоздало сокрушаемся: ах, какой человек жил среди нас!..
Нельзя забывать о том, что кровь оставшихся в живых фронтовиков там, в боях за свободу России была пролита и за нас, ныне веселых и здравствующих. Перед солдатами Великой Отечественной нам, не знавшим ужасов войны и родившимся в мирное время, нужно с глубочайшей сыновней признательностью и любовью преклонить колени.
– Отец Николай! Помните какие-нибудь живые свидетельства высоты духа у рядовых людей?
– А как же! Однажды был удивительный воздушный бой. Есть такое понятие «немецкий ас» – надменный рыцарь, холодный и гордый профессионал, исполненный спеси. Такие специалисты были у немцев во множестве. А с нашей стороны были герои сердца, горящие любовью и желанием защитить ближнего даже ценой собственной смерти. Так вот, дивизия, в которой я служил, форсировала в Белоруссии реку Березину и растянулась на несколько километров по огромной равнине – не только солдаты, но и обозы, и госпиталя. Вдруг я увидел, что на нас летит двенадцать юнкерсов. И четыре мессершмита прикрывают их сверху. Раздалась команда: «Воздух! В укрытие!». А какое на равнине укрытие? Все разбежались кто куда и залегли – по канавам, в том числе и я. Лежу и думаю: ну все, сейчас будет мясорубка. Двенадцать полностью нагруженных юнкерсов! У них был еще такой характерный звук: «Ве-з-зу, ве-з-зу!». И вдруг откуда-то взялись два наших истребителя. Один сразу поднялся вверх и стал биться с четырьмя мессершмитами, которые отнюдь не уступали ему по своим параметрам. А другой стал клевать юнкерсов и сжег три-четыре машины. Оставшиеся покидали как попало бомбы и, не защищенные своими мессерами, в беспорядке улетели. В результате в живых осталась многотысячная дивизия. Это был удивительный подвиг. Наши герои шли на верную смерть. Первого нашего летчика подбили, второй выжил. И это было не рыцарство асов, а самое настоящее самопожертвование. Проявилась потрясающая сила духа, которая победила там, где победа казалась невозможной. Шестнадцать самолетов против двух! Я был восхищен! Лежал в канаве, совсем еще мальчишка, и страшно жалел, что не стал летчиком. Вообще, каждый день, пережитый на войне и адекватно осмысленный, объективно приводит человека к вере. Война – это совершенно особое состояние, при котором жизнь в течение долгого времени держится на тончайшем волоске. Когда для многих нательный крестик, вшитый матерью в сыновнюю рубашку, становится невероятно значимым и дорогим – даже, в конечном счете, более дорогим, чем глаза любимой и руки матери. Война лично мне помогла быстрее прийти к вере.
