Для меня эти дни принесли полный жизненный переворот. Я не говорю ни о той восторженности, которая переполняла моё сердце, ни о тех совсем новых образах, которые вереницами проходили перед моим умственным взором, – всё это было в порядке вещей, но в то же время играло второстепенную роль. Главное, что я подчеркнул из чтения Евангелия, заключалось в том, что оно посеяло в моём сердце зачатки общечеловеческой совести и вызвало из недр моего существа нечто устойчивое, своё, благодаря которому господствующий жизненный уклад уже не так легко порабощал меня. При содействии этих новых элементов я приобрёл более или менее твёрдое основание для оценки как собственных действий, так явлений и поступков, совершающихся в окружающей меня среде. Словом сказать, я уже вышел из состояния прозябания и начал сознавать себя человеком.
Мало того: право на это сознание я переносил и на других. Доселе я ничего не знал ни об алчущих, ни о жаждущих и обременённых, а видел только людские особи, сложившиеся под влиянием несокрушимого порядка вещей; теперь эти униженные и оскорблённые встали передо мной, осиянные светом, и громко вопияли и против прирождённой несправедливости, которая ничего не давала им кроме оков, и настойчиво требовала восстановления попранного права на участие в жизни. То «своё», которое внезапно заговорило во мне, напоминало мне, что и другие обладают таким же равносильным «своим».
И возбуждённая мысль невольно переносилась к конкретной действительности, в девичью, в застольную, где задыхались десятки поруганных и замученных человеческих существ.
Я не хочу сказать этим, что сердце моё сделалось очагом любви к человечеству, но несомненно, что с этих пор обращение моё с домашней прислугой глубоко изменилось и что подлая крепостная номенклатура, которая дотоле оскверняла мой язык, исчезла навсегда. Я даже могу с уверенностью утверждать, что момент этот имел несомненное влияние на весь позднейший склад моего миросозерцания.
В этом признании человеческого образа там, где по силе общеустановившегося убеждения, существовал только поруганный образ раба, состоял главный и существенный результат, вынесенный мной из тех попыток самообучения, которым я предавался в течение года».
